После смерти отца в 1932 году мы с мамой покинули Владивосток и переехали в Ленинград. Я узнал, что тут тоже есть ипподром. Узнал, увидев в газетном киоске программу бегов, на обложке которой красовалась фотография лошади. Упросив маму эту программу купить, я дома быстро выучил ее наизусть. И с этого момента попасть на ипподром снова, как во Владивостоке, стало моей мечтой. Она не сразу сбылась по одной простой причине - не было денег. Но вскоре я исхитрился экономить на завтраках в школе, и ипподромные двери передо мной распахнулись. А в дни розыгрыша больших летних призов, когда в школе начинались каникулы, мама иногда снисходила до моей страсти, я получал полтора рубля и на них не только покупал билет и программу, но еще в антракте между заездами, а их в отличие от Владивостока, было за двадцать, покупал в буфете большой кусок торта “Пралине”, казавшийся мне вкуснее любого обеда.

Моя ипподромная жизнь резко изменилась в 1935 году, когда родственница моего школьного друга Леонида Хаустова, впоследствии известного ленинградского поэта, устроила мне бесплатный пропуск в директорскую ложу. После этого я ни от чего и ни от кого не зависел и мог посещать ипподром и летом, и зимой, и в любой день, чем и воспользовался. Проходя в директорскую ложу, я, через большое стекло во всю стену, наблюдал за тем, что происходило в судейской. Наибольший интерес при этом у меня вызывал всемогущий главный судья Павел Сорокин — один из самых уважаемых работников ипподрома. Он принадлежал к известной коневодческой фамилии. Его отец — родом из цыган - держал, как мне рассказывали, до революции беговую конюшню, брат Александр был одним из самых знаменитых наездников Московского ипподрома, (он подготовил много известных лошадей, в том числе дербиста Секрета, победителей “Приза Барса” Обряда и “Приза имени СССР” в 1923 году Алойшу). Получив в тренинг Жеста (сына Талантливого и Жалнерочки), конзавода “Культура”, он выиграл в 1952 году Приз маршала С.М.Буденного в 4.20,3, а вслед за этим установил на Жесте, в беге отдельно на время, абсолютный рекорд страны — 1.59,6. В Харькове ездил Владимир Сорокин, а в Ленинграде жил еще один их брат — знаменитый гитарист. Павел Сорокин был небольшого росточка, с черными усиками и очень напоминал мне Чарли Чаплина. После заездов, наездники, которыми он бывал недоволен, приходили к нему в судейскую, и я видел, как он их распекал.

На ипподроме были две трибуны: главная, вход на которую был с Николаевского проспекта (теперь ул. Марата), и вторая — с другой стороны круга, на нее попадали от Витебского вокзала. Главная трибуна — большое красивое здание с солидным фасадом отличалась удобством всех своих интерьеров и смотровых веранд. Вторая же была демократической, места на ней располагались в два яруса. На ипподром было 3 входа: центральный и два боковых, где продавали более дешевые билеты. Кроме трибун, был еще внутренний “круг” — асфальтовая площадка, на которую можно было выйти в антракте, оттуда открывался широкий обзор. Там имелась даже тотализаторная будка.

Старт был ручной. Вслед за ним раздавался звон колокола из судейской. Стартовали лошади на 1600 м у второй трибуны, и проходили мимо главной, где был финиш, дважды. Километровая призовая дорожка с “ключом” на финишной прямой, располагалась очень близко, в отличие от Московского или Киевского ипподромов, и это позволяло зрителям отлично рассмотреть лошадей. Я разглядывал их не только в заездах, когда они стремительно проносились мимо трибуны, но и в тот момент, когда они, под звуки духового оркестра, выезжали на проездку. Десятки из них, а может, и сотни запечатлела моя память. А вот результаты заездов, чаще всего не вспомнить. Ведь все до единой беговые программы, тщательно собранные мной за много лет, пропали в блокаду, пока я находился на фронте.

1937-ой год был памятен мне еще и установленным на ипподроме абсолютным рекордом. И.Ситников еще в 1926 году в Ленинграде приехал в рекордную резвость на сером телегинском двенадцатилетнем (!) жеребце Титане (сыне Боб Дугласа, первоклассного американского рысака и отменного производителя) в 2.09,2. Для Ленинградского ипподрома это была очень высокая резвость, так как его дорожка была на 2 секунды “тише”, чем в Москве за счет трех своих довольно крутых поворотов. Этот рекорд держался долго. В 1932 году наездник А.Г.Петров приехал на замечательной псковской кобыле Музе в 2.09,3, установив рекорд для кобыл и чуть-чуть не побив рекорд Титана. Муза была дочерью Аманата (линии Барона Роджерса), а по материнской линии — внучкой дербиста Центуриона, линии Вильбурна М, к которой принадлежал и прославленный Петушок. Так что рекорд Титана продержался непоколебимо целых 11 лет, пока серый жеребец Туш (сын орловского Утеса и Тотошки, дочери Боб Дугласа), в руках наездника Николаева, не побил его, придя к финишу отдельно на время в 2.08.7.

До этого, наездник Николаев разбился в соревнованиях, ходил сгорбленный, а среди публики имел прозвище “профессор”. Он готовил лошадей медленно и осторожно. (Туш был приведен в Ленинград на доиспытания. Родословная этого рысака являлась отражением существовавшей в 30-е годы установки на выведение крупной, “густой” лошади для сельскохозяйственных нужд, а не для спорта. С этой целью резвых, но облегченных русских кобыл случали с орловскими жеребцами. Это, в ряде случаев, давало хорошие результаты. Лучший пример такого скрещивания — дербист Талантливый. Другим как раз может служить Туш, унаследовавший от матери присущую потомству Боб Дугласа резвость и красоту форм (одновременно с рядом экстерьерных недостатков), а от отца искомую “густоту”.

В том же 1937 году рекорд Туша был побит. В это время главными героями ипподрома оказались три лошади, в течение сезона постоянно соперничавшие между собой. Одним из них был псковский Приз (от Джон Мак Керрона и Правой), Правая была единственной сохранившейся в России дочерью Пэвного 2.10,3 (сына Питера Би и внука по линии матери Барона Роджерса). Не менее выдающимся оставалось происхождение Правой с материнской стороны. Она дочь дистанционерки Пионтковской, отец которой серый Пылюга 2.08,4 в 1907 г. (от американца Гарло и орловской кобылы Потери) до появления Прости оставался резвейшим рысаком, рожденным в России. Приз участвовал в розыгрыше Дерби в Москве в 1935 году, показав резвость 2.10,2. В Ленинграде же он был 2.12, что, по тем временам, считалось хорошей резвостью.

Лучшим сыном Пилота, рожденным в Дубровке, стал темно-серый Подвиг 2.08,5 от Дани (внучки Воина и Ветерка), успешно бежавший на ЦМИ, в руках А.В.Ивашкина, и оставшийся вторым в Дерби 1963 г. за знаменитой русской кобылой Вышкой (дочери Василька из линии Питер Тзи Грейта), одной из лошадей, прославившей В.Э.Ратомского — превосходного мастера рысистого тренинга.

От Перепела 2.09,2 (сына Подвига и Пули, дочери Утеса) в Хреновском заводе был получен светло-серый Гопак 2.03,2 (бег на свидетельство резвости в Одессе), почти равный по беговому классу своему прадеду.

Я не раз видел в Киеве этого красавца и постоянно им восхищался. В руках своего тренера Ю.Е.Привалова, Гопак не знал поражений и побеждал всех, и орловских, и русских рысаков. В первой половине 70-х годов на киевской дорожке настоящих соперников у него не было.

Любопытно, что Гигантская (мать Гопака) была внучкой Гуляки, сын которого Гисть (внук Гей Бингена по линии матери) в 1937 г., в руках А.Бондаревского, выиграл Всесоюзное Дерби.

Приведенный позже в Москву, Гопак, хотя и выступал под управлением В.Кочеткова, но уже утратил прежний порядок, а в заводах, дав несколько лошадей резвее 2.10, возлагавшихся на него надежд полностью не оправдал.

И сегодня, спустя 60 с лишним лет после рекордов Пилота, его линия не угасла и занимает одно из виднейших мест в орловском коневодстве. А я до сих пор радуюсь тому, что присутствовал на ипподроме — мне повезло — в звездный час этой великой лошади XX века.

Мне кажется. Министерству сельского хозяйства РФ давно стоило бы внести в список своих традиционных Больших призов Приз Пилот - лучше всего - для лошадей старшего возраста, когда огромный потенциал этого рысака смог развернуться полностью.

История двух других лошадей Ленинградского ипподрома — Приза и Патриота — совершенно безрадостна. Их продали в колхозы, и больше о них никто ничего не слышал. Муза в Псковском заводе тоже ничего не дала. Туш стоял производителем в 124 конном заводе, но резвых потомков там от него не было.

Павел Сорокин после войны работал на Харьковском ипподроме. В 60-е годы судьба свела нас с ним вместе в директорской ложе ЦМИ. Как ни странно, он узнал меня первым. “Кажется вы тот самый подросток, что не пропускал ни одного бегового дня у нас в Ленинграде. Вы выросли, возмужали, но не очень изменились. Постарели малость”, — добавил он в шутку и рассмеялся.

Мы поговорили, вспомнили, конечно, Ленинград, тридцатые годы. Пожалели, что нет больше нашего любимого ипподрома. Я расспросил его о Пилоте. Оказывается, он был переведен в какое-то другое хозяйство и там вскоре, в 1955 году, пал.
— Любил и люблю орловцев, — признался Сорокин. — Вон, посмотрите на дорожку. Видите Корпуса? Хорош. Дом, а не лошадь. А знаете почему? У его отца Отпрыска кто была мать?
— Перепелочка, - ответил я уверенно.
— А Перепелочка от кого, помните? Этого я не помнил.
— От Талантливого, — подсказал он, — и кобылы от Ветерка. Ясно? Три четверти орловской крови у кобылы. Талантливый, ведь, сын Додыря. Вот это все на типе Корпуса и сказалось, хотя его мать — дочь Кузбасса. То-то же.

Формально, резвейшими лошадьми Ленинградского ипподрома в начале 30-х годов были два серых красавца — еланский Любимец 1929 гр. 2.08,2 в 1934 году (сын Треска, от Боб Дугласа, и Людмилы, от американца Блю Хилла), в руках Ф.Московкина и Странный-Вопрос 1927 гр. 2.10 в 1933 году (от Вельможи, сына Гей Бингена, и Старой Песни, дочери Питер Би), рожденный в хозяйстве “Светье”, на базе которого возник Псковский конзавод. Ездил на нем наездник Хорхорин.

Однако обе эти лошади показали свою лучшую резвость в Москве. Причем, Любимец участвовал во Всесоюзном Дерби 1933 года и остался в нем вторым (2.09,4) за знаменитой дубровской Гильдой, на которой ехал М.Д.Стасенко, проиграв ей только шею. А до этого, тоже в Москве, он был вторым во Всесоюзном Трехлетнем призе, зато Зимнее Дерби выиграл.

Странный-Вопрос был позднеспел, а Любимец, наоборот, уже в 3 года ехал в 2.13,3 и являлся одной из резвейших лошадей своего возраста. И тот, и другой в заводах использованы почти не были, их крови в педигри современных рысаков, к сожалению, не найти. Со Странным-Вопросом познакомиться мне не удалось, как и еще с одним ленинградским резвачом гнедым Предметом, бывшим в Москве в 1934 году в 2.10,6. Знаю только, что он родился в 1929 году в Псковском конном заводе от Взурпация-Кресцеуса 2.13 и Претти-Поль — дочери Питера Би.

Происхождение Взурпация-Кресцеуса — чистого американца — от Кресцеуса оспаривалось, а сам рекордист Кресцеус, как производитель, оценивался весьма низко. Не возьмусь спорить со специалистами. Но есть один важный факт, опровергающий это мнение. Рожденная в Псковском заводе и попавшая после войны в Локотской конный завод, Миргородка была дочерью Грабового-Листка (внука Кресцеуса по материнской линии), специально приведенного в Псковский завод с Украины для сочетания с дочерьми и внучками Взурпация-Кресцеуса. Одной из таких дочерей и была Муравушка — мать Миргородки. Через дочерей Миргородки в Локотском конном заводе возникло одно из наиболее продуктивных маточных семейств, сохранившихся и сегодня. Инбридинг на Кресцеуса, как видим, сработал. Дочь Кресцеуса — Заморская-Красотка — стала матерью знаменитого Заморского-Чуда, основателя одной из наиболее продуктивных линий русского рысака, к великому сожалению, загубленной в наше время. Она также, как и Взурпация-Кресцеус, внучка американского рысака Квартер Кезина. Что еще нужно, чтобы усомниться в происхождении Взурпация-Кресцеуса, оставившего в Псковском заводе и хозяйстве “Светье” несколько интересных лошадей, в том числе, блиставшую в Ленинграде, но, показавшую лучшее время в Харькове, Ночку 2.14,1, от американки Новое Время. (Ночка позже, в Локотском заводе от Трам-Тарарама дала хорошую матку Танкетку 2.15,3). А Взурпация-Кресцеус — дал также серого Стокбея, полубрата Странного-Вопроса, бывшего в Иркутске в 4.32,4 (после окончания испытаний в Ленинграде).

В том же году, когда Темп выиграл Дерби, еще две лошади показали высокую резвость. Это Гребец 1934 гр. от Балагура (ему уже исполнилось 23 года!) и Грезы (дочери Джон Мак Керрона) Горьковского завода - 2.11,5. Балагур, рано списанный из Елани по возрасту, дал в Горьковском заводе серию резвых лошадей, во главе с Гребцом. У этого рысака был отличный тренер Гасов, успешно ездивший после войны в Свердловске. Все его лошади были на отличных ходах и часто выигрывали.

Список резвейших рысаков, воспитанных на Ленинградском ипподроме, закрывают, вновь пришедший в 1940-м году к нам на доиспытание, белорусский Дол 2.11,4 (орловский Аметист, сын Эльборуса— Долина, дочь Аргамака) — крупный, правильный заводской жеребец и орловский Сплетник 2.13,7, 3.21 — от Смеха, орловского дербиста 1929 года (сына Эльборуса) и Солихи (дочери Громадного) — рожденный в Смоленском заводе. Эльборуса представлять не нужно. Это лучший производитель линии Зенита и отец Бубенчика.

Орловец Смех был назначен в элитный Смоленский конзавод с целью укрупнения промеров лошадей, необходимых для сельского хозяйства. Установка на выведение мощного, выносливого рысака, привела к проведению в Ленинграде перед войной, так называемых “чемпионатов”, в которых участники, каждые две недели, бежали то на удлиненные дистанции, то в русской упряжи, а то и с грузом. К концу таких “чемпионатов” число его участников сокращалось вдвое—втрое. Лошади “ломались” и выходили из строя. Жертвой одного из таких неудачных экспериментов оказался и Сплетник. Записку в состязания резвейших лошадей разнообразило участие в них рысаков, переведенных из Москвы в Ленинград и оставшихся здесь на более или менее длительное время. Чаще всего они обладали очень интересным происхождением и, потом, частично, поступали в заводы.

Гнедой харьковский Адонис 4.29,6 и 2.14,6 (от Аргамака и дочери Ириса) обычно участвовал в дистанционных призах. Смоленский гнедойДвинск 2.08,5, 3.20 (от рекордиста Трепача, сына Трепета и дочери Форварда) позже дал кобыл, зарекомендовавших себя резвым приплодом. Гнедой Изверг 4.32,6 1928 гр.. Табун Аральского кз, происходил от Зелим- Хана (сына Замысла) и дочери Альвина. Серый Ручеек 2.09,5 (от Вилли и Русалки, дочери Дженераль Форреста) дал в Дубровке в 1941 г. от Кутерьмы, классной дочери Гильдейца, серого Курьера 2.08,5 — производителя Псковского завода в 1950-е годы. Редким происхождением обладал гнедой Лютик 2.12,6 (орловский Ледок 2.11,7в 1914 г., от Вожака—Лира, от русского Парижа).

Наста я вспомнил уже после войны, в Риге, разглядывая его лучшую дочь - гнедую Надпись 2.09 (4-х лет в Одессе на гастролях) и пяти лет, в руках Я.И.Дымперса, 3.22.5 и 4.33.3 на трудном километровом Рижском ипподроме, рожденную в 1950 г. в Старожиловском заводе (внучку Петушка). Фотография этой некрупной, но ладной и безотказной лошади, всегда числившейся среди фаворитов, стоит у меня под стеклом в стеллаже недалеко от Колумбии. Стоит взглянуть на нее, и сразу вспоминается то, уже далекое, время.

В начале 30-х годов на ипподром привели, из хозяйств Ленинградской области, трех списанных туда, после окончания беговой карьеры в Москве, выдающихся в свое время чемпионов - победителя Всесоюзного Дерби 1927 года серого александровского Тумана 2.12,3 (от дербиста 1915 г. Патруля, сына Пасс Роза и дважды внука Барон Роджерса, бежавшего в руках Самуила Кейтона и имевшего исключительное происхождение. Достаточно сказать, что его прабабка Крылатая 4.44,2, мать дербистки 1909 г. Красы 2.12,4, а Тайна (бабка по линии матери) дала дербиста и рекордиста Тальони 4.24,1 и ряд других выдающихся лошадей); гнедого Янтаря 2.11,1 - второго призера Дерби в 1928 году (впереди самого Петушка!), рожденного также в Александровском заводе (от Джон Мак Керрона и Ягоды, дочери Боб Дугласа), и еще одного крэка, рожденного в Елани, гнедого Аскета 2.10,2, оставшегося вторым за Невольником в Дерби 1929 года, в руках А.ФЛасечного. Аскет был сыном Трюка (от Боб Дугласа) и Афиши (от Люди-Ферта).

Однако надежды наездников и публики на новые успехи этих прославленных рысаков оказались иллюзорными. Из них давно было выжато все, что возможно, и они даже близко не смогли подойти к своим прежним секундам и не имели никакого успеха. В лучшем состоянии, чем Туман и Янтарь, находился Аскет, которого долго выхаживал такой большой мастер, как Николай Славин (оставивший, кстати, ценнейшие воспоминания о своей работе и на Петербургском, и на Ленинградском ипподромах), но и Аскет прежней формы не достиг, приехав в 2.13,3.

Говоря о лошадях “первой группы”, нельзя не сказать о тех, которые, по окончанию своей беговой карьеры в Ленинграде, отличились на других ипподромах. Это были, как правило, весьма уважаемые, если так можно выразиться, в нашем городе * рысаки, неоднократно побеждавшие в различных призах. Назову в их числе, кроме упомянутого выше, Стокбея, еще Лотоса, гнедого жеребца 1933 г. из Елани (от Бурного и Люси, дочери Зелим-Хана), бывшего в Иркутске в 1940 г. в 2.07,4. До этого Лотос, в руках Д.Ф.Полякова, остался вторым во Всесоюзном Дерби 1937 года, проиграв лишь шею Гистю в 2.13,3; очень нарядного серого Тушканчика Псковского конзавода (от Титана и Туриды, дочери Джон Мак Керрона) 2.11,6 в 1937 г. в Горьком; орловского Кардинала Завиваловского завода (от Десанта), бывшего в 1940 г. в Одессе в 2.12. Десант - сын Ветерка - дал в своем заводе целую серию резвых рысаков (шесть из них были резвее 2.13), причем эффектный серый Набег 2.16,6 в 1938 г., я видел его не раз, будучи продолжателем дела Десанта, оставил, правда, уже в Кокчетавском заводе, еще больше сыновей и дочерей высокого класса. Хорошо помню и других завиваловских сыновей Десанта Игоря, Внука, дочь Кукарачу. Бежали они в руках, нового для Ленинграда, наездника В.Н.Черемушкина, и отличались всегда приятным экстерьером и хорошими ходами.

Незадолго до войны в Ленинграде стал блистать и александровский рысак караковый Шорох 1936 гр. от Интереса 2.05,4 (резвейшего сына Ириса) и Шумихи, дочери Боб-Дугласа. Попав в 1941 г. на ипподром в Куйбышеве, Шорох показал высокую резвость 2.08,3 и 4.22,3. Свои дистанционные способности он заимствовал у отца - исключительно выносливого жеребца, настоящего стайера. Достаточно сказать, что Интерес, выиграв в 1930 г. Приз имени СССР в Москве на 3200 м (в руках молодого тогда В.Ратомского, в 1932 г. поделил его уже на 4.800 м с самим Петушком, в руках Н.Семичова. До этого, и тоже на 4800 м, в 1931 г. он был вторым за Петушком (П.Ситников) и еще в 1933 г. снова вторым, за Подагрой (дочь Боб Дугласа) опять на 4800 м. Вот такие тогда были уникальные лошади.

К этому списку надо еще добавить трех орловцев - шаховского темно-гнедого Слета (от Боевого-Порядка), приехавшего в 1937 г. в 2.14,1 (его одноконюшенник полубрат и ровесник Бриз, тоже 1939 г. показал на гастролях в Москве почти такую же резвость). Боевой-Порядок был сыном дореволюционного резвача Барина Молодого 2.14,3 1902 гр., завода Н.И.Родзевича, и Безнадежной-Ласки (от малютинского Ловчего). Эта феноменальная кобыла прожила 29 лет и родила Боевого-Порядка в 24 года.

И, в заключение, вспомним серую старожиловскую Чепуху 1935 гр. (от Жнеца и Черешни), очень сильную лошадь, участницу Чемпионатов, где в одном из призов она была на 4800 м в 7.07, а на 1600 - 2.14,5.

Сколь ни прекрасны были рысаки “первой группы”, но их число на ипподроме всегда оставалось незначительным. В воскресных беговых программах обычно доминировали рысаки класса 2.15-2.20. Я видел их гораздо чаще. И могу заверить, что это были хорошие лошади, из хороших заводов, хорошего происхождения и в руках хороших наездников. И считать их резвость посредственной для 30-х годов, да еще по трудной ленинградской дорожке, просто несправедливо. Именно к этим лошадям было приковано повседневное внимание публики. А я их видел и знал всех до одной.

Забытые, почти никому сегодня не известные, несуществующие, они проходят передо мной как живые. И я вспоминаю их не реже, чем других, гораздо более резвых и знаменитых.

Вот только один пример: Ивушка. Была такая маленькая смоленская кобылка (от Грома, сына Ириса, и Изольды, от Боб Дугласа). И рекорд-то у нее остался всего 2.17. Но до чего старательная, умная, как рвалась с приема на бровку, с какой энергией подходила к финишу, как ей хотелось быть первой. И мне казалось, что не только я, но и все зрители мечтают, чтобы она победила.

Ездил на Ивушке наездник Лепковский, у него было прозвище “Пан”. Его лошади часто не ласкали глаз, многие в рогачах, с обилием обуви, на строгих вожжах. Но Ивушке не нужна была никакая обувь и не требовался посыл. Вот такая была у нас в Питере Ивушка.

Несравненно большую роль, чем сегодня, играли на ипподромах в 30-е годы, в том числе и в Ленинграде, лошади Александровского завода. В первую половину того десятилетия Ай 1927 гр. 2.15.4 (от Стана, сына Барона Роджерса, и Аиды от Бора, сына Вильбурна М), позже в руках Николаева Моргун (от Утеса и Мого), а в конце 30-х годов вороной Алеут (Гам, сын Горе-Прочь— Аленушка от Ибериса и Иронии, дочери Тальони), бывший, в канун войны, в 2.15,1. и 4.38,4. В это время была выявлена и резвая злынская кобыла, рыжая Бунтарка 2.15,2 1937 гр. (от вороного Тральщика 2.07,6 и 4.24,6 1926 гр., лучшего сына Тальони).

Из смоленских лошадей, кроме Медуницы и Ивушки, отмеченных в “первой группе”, надо вспомнить серого жеребца Ага 1928 гр. с резвостью 2.13,1. В этой связи, с большим огорчением должен еще раз сказать, что Смоленский завод, давший в 20-е годы великого Петушка, а в послевоенное время еще двух рекордистов из линии Петушка — Павлина 1.58,8, 3.03 и 4.06 и Полигона 1.56,9, уже много лет пребывает в развале, губя свое ценнейшее маточное поголовье. Кроме Дергача (сына Грота), отлично выступающего в руках талантливого М.Ю.Рябчикова, в Москве давно нет ни одной резвой смоленской лошади.

Не без успеха бежали в Ленинграде череповецкие лошади: вороная Сера 2.15,1 1927 гр. (от Маклера, сына Люди-Ферта, и Слезы), на которой ездил талантливый наездник М.П.Захаров, и серая Пурга 2.18 (дочь Риголетто, от Реума), в руках Дегтярева.

Не могу не отметить питомца завода “Культура” блесткого рыжего Скандала 2.17, 1932 гр, попавшего в производители, благодаря своему экстерьеру и ценному происхождению от орловского Лодыря (отца Талантливого) и Свангильды, дочери самого Гей Бингена.

Целую плеяду, повторю еще раз, резвых лошадей в довоенные годы поставил на Ленинградский ипподром Ново-Троицкий завод (ныне Завиваловский). В конце предвоенного десятилетия появились и отличные дубровские рысаки. Были у нас и колхозные лошади. Одна из них Резвая-Пуля в колхозе “Пятилетка в четыре года”, Череповецкого района, Вологодской области дала в 1938 г. от, уже упомянутого, Янтаря серого Ручейка — с рекордом в Москве в 1947 г. 2.12,4 и 3.22,5. Запомнился мне и единственный на ипподроме рысак, принадлежавший частному владельцу и успешно боровшийся с заводскими лошадьми - Сет 2-ой, дальний потомок знаменитого чалого американца Сетного 2.11,4 (Москва в 1904 г).

Помимо уже упомянутых мной наездников, имена которых навсегда связаны с историей Ленинградского ипподрома, я хотел бы еще назвать Ерунцова, работавшего в основном с лошадьми из “Медведки”, Кучинского, Качуро, рано ушедшего из жизни, Кондратюка, В.Тарасова,- появившегося у нас во второй половине 30-х годов, Мясоедова, Козлова, Ларичева, Шаронова — каждый из них внес свой вклад в общее дело.